— Совершенно с тобой согласен, — сказал Бен, печально трогаяпальцем повязку на голове. — А твой экс морду бьет грамотно, черт.

— Извини. С этой стороны я Флойда Тиббитса никогда не знала.Совершенно непонятно.

— Где он сейчас?

— В городской кутузке для пьяных. Паркинс Джиллеспи сказалмаме, что должен бы отвезти его в округ, к шерифу Маккаслину, но думаетпогодить, посмотреть — вдруг ты предпочтешь штраф.

— Тебя это как-то задело?

— Совершенно никак, — твердо сказала Сьюзан. — Флойд к моейжизни отношения не имеет.

— Не нужен мне штраф.

Она подняла брови.

— Но я хочу с ним поговорить.

— Про нас?

— Про то, с чего это он явился ко мне в пальто, шляпе,темных очках и… резиновых перчатках.

— Что?

— Видишь ли, — сказал Бен, — светило солнце. Светило нанего. И, по-моему, ему это не нравилось.

Они молча переглянулись. Похоже, тема была исчерпана.

5

Когда Нолли принес Флойду из кафе «Экселлент» завтрак, Флойдспал глубоким сном. Нолли показалось, что разбудить его ради пары пережаренныхПолиной Диккенс яиц и пяти, не то шести кусочков жирного бекона было бынехорошо, поэтому Нолли сам распорядился в кабинете этим добром и кофе тожевыпил. Но, когда он принес Флойду обед, Флойд по-прежнему спал все в той жепозе, и Нолли струхнул. Он поставил поднос на пол, подошел к камере и стукнулложкой по прутьям решетки.

— Эй! Флойд! Хорош спать, я тебе принес обед.

Флойд не проснулся. Нолли вынул из кармана связку ключей,чтобы отпереть дверь камеры. Собравшись вставить ключ, он замялся. На прошлойнеделе в «Пороховом дымке» писали про крутого парня, который притворялсябольным, а потом кинулся на вертухая. Особо крутым Флойд Тиббитс Нолли никогдане казался, но нельзя сказать, чтобы этого Мирса он убаюкал колыбельнойпесенкой. Он медлил в нерешительности, с ложкой в одной руке и ключами — вдругой: крупный мужчина, чьи белые рубахи с расстегнутым воротом к полуднюжаркого дня неизменно оказывались украшенными кругами пота под мышками. Ониграл подающим в бейсбольной команде, а по выходным отправлялся по барам, сунувв бумажник, прямо под карманный «Духовный календарь лютеранина», список всехборделей Портленда. Нолли был человеком дружелюбным, простаком по своейприроде, он медленно реагировал и медленно выходил из себя. Обладая наборомтаких вовсе не пустячных достоинств, Нолли был не особенно скор на размышления,поэтому несколько минут простоял, раздумывая, как поступить, колотил по решеткеложкой, окликая Флойда, и ему страшно хотелось, чтобы тот пошевелился иливсхрапнул. Только Нолли подумал, что лучше вызвать по рации начальство иполучить указания, как из дверей участка раздался голос самого Паркинса:

— Какого черта ты тут делаешь, Нолли? Свиней скликаешь?

Нолли покраснел.

— Флойд не шевелится, Парк. Боюсь, как бы он не… ну, неприболел, понимаешь.

— Так ты думаешь, коли колошматить по решетке этой чертовойложкой, ему получшеет?

Паркинс прошел мимо него и отпер камеру.

— Флойд? — он потряс Флойда за плечо. — С тобой все в п…

Флойд свалился с нар на пол.

— Ч-черт, — сказал Нолли. — Никак помер, а?

Но Паркинс, вероятно, не услышал. Он уставился себе подноги, на бесхитростно-спокойное лицо Флойда. В голове у Нолли медленнозабрезжило осознание того факта, что вид у Паркинса такой, будто он напуган дополусмерти.

— Чего стряслось, Парк?

— Ничего, — ответил Паркинс. — Только… пошли-ка отсюдова.

А потом, словно самому себе, добавил:

— Господи, лучше бы я его не трогал.

С разгорающимся ужасом Нолли поглядел на тело Флойда.

— Не спи, — сказал Паркинс. — Нам еще надо сходить задоктором.

6

Около половины третьего Фрэнклин Боддин с Вирджилом Ратбаномподъехали к сколоченным из штакетника воротам, которыми в двух милях закладбищем Хармони Хилл заканчивалась развилка Бернс-роуд. Они приехали вгрузовике Фрэнклина, шевроле пятьдесят седьмого года выпуска. Тогда, в первыйгод второго срока Айка, это средство передвижения было цвета слоновой кости, нотеперь эта благородная окраска превратилась в мешанину говенно-коричневого икрасного, в который грузовик перекрашивали еще раньше. Кузов грузовика заполнялото, что Фрэнклин называл «говнюшки». Примерно раз в месяц они с Вирджиломвывозили груз «говнюшек» на свалку. Упомянутые «говнюшки» по большей части былипустыми бутылками из-под пива, пустыми банками из-под пива, пустымиполубочонками, пустыми винными бутылками и пустыми бутылками из-под водки«Попов».

— Закрыто, — сказал Фрэнклин Боддин, щурясь, чтобы прочестьприбитую к воротам табличку.

— Ну, искупай меня в дерьме! — Он сделал большой глоток избутылки с «Доусонз», уютно пристроенной между ног, и утер губы рукавом. —Сегодня суббота, так?

— Ясное дело, — отозвался Вирджил Ратбан, понятия неимевший, суббота нынче или вторник. Он так упился, что даже не был уверен,какой на дворе месяц.

— А по субботам свалку не закрывают, так? — спросилФрэнклин.

Табличка была только одна, но он видел три. Фрэнклин опятьприщурился. На всех трех было написано «Закрыто». Краска была трамвайно-краснойи, несомненно, происходила из жестянки, стоящей за дверью хибарки сторожа, ДадаРоджерса.

— Сроду не закрывали по субботам, — сказал Вирджил. Онразмашисто поднес к губам свою бутылку с пивом, и оно выплеснулось ему наплечо. — Господи, а ведь верно!

— Закрыто, — с нарастающим раздражением повторил Фрэнклин. —А сукин сын уперся куда-то зенки наливать. Я ему закрою.

Он рывком переключил передачу на первую и пнул сцепление.Пиво в зажатой между ног бутылке вспенилось и убежало Фрэнку на штаны.

— Разворачивай, Фрэнклин! — крикнул Вирджил и, когдагрузовик с треском врезался в ворота, вышибив их на замусоренную консервнымибанками обочину дороги, протяжно рыгнул. Грузовик бешено подскакивал наизношенных рессорах. Из кузова летели и бились вдребезги бутылки. В воздухподнялась кружащая волна орущих чаек.

В четверти мили от ворот развилка Бернс-роуд (ныне известнаякак Помойная дорога) заканчивалась расширяющейся пустошью — это и была свалка.Густой ольшаник и заросли тесно жмущихся друг к дружке кленов расступались,открывая взору огромную ровную земляную площадку, изборожденную и изрезаннуюколеями от постоянного использования бульдозера, который сейчас стоял у хибаркиДада. Ровная площадка граничила с гравийным карьером, куда в настоящее время искидывали мусор. Хлам и тряпье уходили к горизонту гигантскими дюнами в блескебутылочного стекла и алюминия консервных банок.